После презентации книги И.Н.Заволоко «Странник, идущий в гору» в Отделе информации и культуры национальных меньшинств, бывшие кружковцы любезно согласились ответить на некоторые вопросы, вспомнить былое.

В беседе приняли участие: Михаил Авксентьевич Обушев, Михаил Варсонофьевич Щеглов, Ирина Ивановна Савельева, Елизавета Авксентьевна Ларионова и Таисия Климентовна Пурышева.

Старейший из них – М.А. Обушев, родился в 1913 году в Лифляндской губернии, еще при царе-батюшке. В имперской России прожил 4 года.
Когда у меня спрашивают: «Знаете ли вы историю Латвии?» – я отвечаю: «А кто должен спрашивать? Вы меня или я вас?»

На память Михаил Авксентьевич записал нам свое стихотворение:
Годы проходят как облако в небе,
Ветром гонимые в темную даль.
Молодость юную в страстном разбеге
Быстро умчало. Ах, как ее жаль.

– Что собой представлял кружок во времена Ивана Никифоровича?

Михаил Авксентьевич (М.А.): Нас в Кружке было сорок человек. Есть фотографии. Можно сосчитать. Все в костюмах нарядных. Выступали во всех залах Риги: в Доме Черноголовых, в Латышском обществе, в Русском клубе, в Университете – много, где выступали.

Таисия Климентовна (Т.К.): Я пришла в Кружок в 1929 году. Так же в Кружок ходила моя сестра Елизавета, а мой брат Александр был активным помощником И.Н.Заволоко, он руководил фотокружком при Кружке Ревнителей Старины.

Спевки хора проводил сам Иван Никифорович, а помогали ему певчие из храма. Иван Никифорович старался никого не оттолкнуть от Кружка. Если у кого-то не получалось «правильно петь» он из хора не выгонял, кружковцу разрешалось стоять среди товарищей и просто открывать рот…

Большую поддержку Кружку и хору оказывало руководство школы во главе с ее директором Аксеновым. Спевки проходили и в школьном зале и в помещениях «Красного Креста». На чаепитие каждый приносил что мог. Во всех занятиях Кружка активное участие принимал иконописец К.А.Павлов. На выступления хора слушатели приходили семьями. Хор выступал не только в Риге, но и выезжал в Латгалию, Эстонию, другие места. Везде куда приезжал Кружок, принимали очень радушно, гостеприимно, хлебосольно.

Елизавета Авксентьевна (Е.А.): Ходили два раза в неделю на спевку. Все благородно, все прилично, все хорошо. Нарядимся в русские костюмы и даем концерты. Костюмы сами вышивали.

– А жизнь тяжелая была?

М.А.: Кто работал – все жили. Безработица была, но не такая уж страшная.

– Откуда родом ваши предки?

М.А.: Здесь мы триста лет живем.

– Какие имена у вас были в семье?

Т.К.: Отца звали Климент Агеевич, а маму Дарья Ульяновна. Они похоронены в Риге на Ивановском кладбище. Нас в семье было семеро детей, и учились мы в Гребенщиковской школе. Обязательным было посещение всех воскресных и праздничных служб. На всенощные все дети ходили с бабушкой Стефанидой Михайловной. По праздникам и воскресеньям всегда были пироги. В семье существовал строгий уклад: обязательное соблюдение всех постов, уважение и почитание старших, исполнение обрядов и традиций.

М.А.: Варфоломей, Никита, Михаил, Иван, Клавдия, отец – Авксентий, мама – Мария. Отец закончил 4-классное Мариинское мельничное училище. В советское время там находился Дом писателей. Возможно, по району такое название было: по Мариинской улице и по Мельничной. Училище было престижное. Обучали там, как в обычной школе, но только отец знал по-еврейски, по-немецки, по-русски, по-латышски, даже частично польский язык понимал. Умели учить, а теперь не могут одному языку обучить.

– Еврейскому ведь никто не обучал. Откуда знания?

М.А.: По работе. Жизнь обязывала знать. Но особенно немецкий в то время хорошо знали. Все ремесла были в руках немцев. Надо было знать язык, иначе нельзя было.

– А что собой представляли немцы?

Е.А.: Немцы были благородные. Немцы рядом с нами жили. Играть с нами не ходили, но через забор переговаривались. Говорили по-латышски. Я жила в Московском районе. На нашей улице два пятиэтажных дома принадлежали немцам. У нас в районе жили просто, уважительно, по-человечески.

М.А.: А магазины рядом русские – Степановы, Воробьевы. А рядом мясная – там хозяин латыш был. А церкви наши, русские.

– Многое изменилось с тех пор?

М.А.: Многое не изменилось, многое изменилось. Вот улицы взять. При Улманисе начали названия менять. Московскую улицу назвали Латгальской. А немцы, когда пришли, опять Московской назвали. На Москву дорога вела, чтоб не ошибиться, чтоб знать, куда наступать. А вообще, у меня остался красочный план 1942 года. Там почти все рижские улицы по-немецки переименованы. Волдемара – Герингштрассе, Бривибас – Гитлерштрассе.

– Выходит, что какая власть – такие и улицы?

Ирина Ивановна: Да, так оно и есть. Я жила на улице Спас-церковная. Пришла советская власть и переименовала ее в улицу Безбожников. Немцы пришли – опять Спас-церковная стала. А потом, когда снова Советы пришли, улица стала называться Севастопольской.

– Как власть менялась?

М.А.: У моего отца была мастерская по производству несгораемых шкафов. К нам прибежал один лазутчик: «Бросайте все работы! Все на демонстрацию, на Кузнецовку!» И по всем предприятиям бегали, всех звали. Мы пришли домой, с матерью посоветовались. Мать говорит: «Ну детки, идите. Видно, перемена власти».

Когда началась Первая мировая война, наша семья в Москву уехала и пережила революцию. Поэтому она чувствовала, что перемены будут. Пришли мы на Кузнецовку, а там уже стоит броневик, народу – тысячи. Уже и плакаты готовы: «Долой Ульманиса!», «Работы и хлеба!» И с этой демонстрации мы пошли к вокзалу. Там народу было полно. Стоял танк возле вокзала. Начался митинг. Появилось трое конных полицейских, якобы мост охранять. Началась волынка. Их сбросили в канал, когда начали народ оттеснять с моста. Через некоторое время раздался выстрел в префектуре. Народ начал разбегаться. Часть побежала к железнодорожной насыпи. Советский танк начал стрелять из пулемета по насыпи, чтобы никто не приближался к мосту. Потом через некоторое время демонстрация двинулась на берег, к замку. Там была полная набережная народу, тысячи людей, стояло четыре танка и советский эсминец. На танки залезали и митинговали, которые подпольщиками были. И тут в замке прозвучал выстрел. Народ замер. И так продолжалось минута-две, все в ожидании были. И сразу танки развернули башни на замок, и эсминец два больших орудия на замок навел. Потом объявили, что застрелился адъютант Улманиса.

Е.А.: А мы в это время с Иваном Никифоровичем были в Двинске. Смотрю – самолет в небе с красными звездами. Пришла к знакомым, а у них сын айзсарг был. Как про звезды услышал, засуетился, форму одел и убежал. Когда Иван Никифорович о переменах узнал, мы все посоветовались, решили отложить путешествие по Латгалии и вернулись в Ригу. Тогда дорога семь часов до Риги была. Вернулись – стреляют. Но ничего, домой добрались, все тихо, спокойно.

– Что изменилось в вашей жизни при новой власти?

М.А.: Когда у нас национализировали имущество, то сказали, что нас надо вывезти, но поскольку вы нам нужны, оставайтесь. Сейфы всем нужны. Дом национализировали и мастерская у нас две недели не работала. Потом в исполком меня вызвали. Дело пошло. И немцы пришли, не тронули. Нас четыре брата призывного возраста, всем бронь дали, оставили работать. Сейфы любой власти нужны.

Е.А.: А меня немцы хотели в Кельн послать. Но такая случайность вышла мне как судьба. Моего брата жена пошла со мной в Дарбу парвалде (Трудовая управа – прим. ред.). Оказывается, ее бывшая подруга по гимназии, отец ее был немец местный, мать – русская, уехали в Германию, а как немцы пришли, эта девочка приехала поработать сюда. Мне эту Мусеньку как сам Бог послал. «А хочет она лучше в деревню поехать, чем уезжать?» Я говорю: «Поеду!» Кельн через две недели разбомбили. Одна моя знакомая уехала и там так и пропала.

М.А.: И у меня такой случай был. Немцы ремесленников вывозили. Я пришел с повесткой, смотрю – немецкий офицер с крестом встает, выходит и ко мне навстречу. Я сперва не узнал, а он вплотную подошел, почти животом толкает: давай повестку. Я смотрю – Шулман. Мы вместе в скаутах были. Взял повестку: иди в коридор, жди меня. Что-то там написал, вышел и говорит: «Если еще повестка придет, ни по каким повесткам не ходи, а прячься». Меня два раза скауты выручали.

Т.К.: Мой брат Александр, который руководил фотокружком в 1943 году погиб под Салдусом (город в Латвии – прим. ред.), защищая Родину – Латвию. Похоронен на кладбище «Лейбас» в Салдусском районе. Другой брат Михаил так же погиб в 1943 году, там же под Салдусом. Похоронен в поселке Пампали Салдусского района.

– Староверам не возбраняется участие в скаутском движении?

М.А.: Так ведь хорошему учили: жарить, шить, чинить, первую помощь оказывать. Жили в лагерях, умели север находить по звездам. Форма была. Зеленая панама, скаутская рубаха, галстук кирпичного цвета, зимой – галифе, летом – шорты, чулки шерстяные обязательно. Пешком ходили на Лиелэзерс (Большое озеро).

– А командирами, кто был?

М.А.: Сначала Дмитрий Быковский. Он и сейчас еще жив. Адвокат. Его отец в 20-м году Свод законов латвийских писал. Потом Лев Быковский, лауреат Сталинской премии. Он делал памятники. Вот, Саласпилс где, потом, где парк Петра Великого.

– Значит, староверы изолированной жизни не вели, только в вере не замыкались?

Михаил Варсонофьевич: Конечно, нет. Я, например, в течение десяти послевоенных лет был чемпионом Латвии по лыжам. Староверы никогда от жизни не уходили, а были в гуще этой жизни.

– Что Вам дал Кружок Ревнителей Старины?

Т.К.: О кружковцах, одноклассниках, других учащихся Гребенщиковской школы остались самые теплые воспоминания. Латышский язык преподавала мадам Бебрис. Для участия в хоре Кружка многое дали уроки Закона Божьего в Гребенщиковской школе. Полученных знаний хватило до глубокой старости.